Вот тут Харальд впервые усомнился, что под ним была палуба стремительного Скидбладнира. Или Один, Отец Ратей, призывал в Свою небесную дружину не только тех, кто Ему поклонялся?.. Получается – находилось за пиршественными столами Вальхаллы место и для храбрых воинов Гардарики?..

Потому что среди мёртвых, насколько он видел, было всего двое датчан. Он сам да Эгиль. Остальные – венды и словене. Ему даже показалось, будто некоторых из них он смутно узнал…

Столько неожиданного одновременно оказалось слишком для одной души, пусть даже путешествующей в Вальхаллу. Харальд уронил голову на холодные доски и умер во второй раз.

Крапива сидела верхом на знакомой спине Шорошки, почти на крупе коня. Она крепко держалась за пояс своего одноглазого похитителя, поскольку ничего иного ей не оставалось, и мысли накатывались одна на другую, как лодки, колеблемые течением у причала.

Когда он явился забирать её из кремля, из постылого поруба, она с ним идти не хотела. От княжеского суда бежать, ещё не хватало! Неправый пусть бегает, а ей ни к чему!.. Она даже пыталась противиться, когда он подступил тащить её силой. В ратной науке, с оружием или без оружия, Крапива была далеко не дура. Учила отроков, да и кмети вставали против неё без усмешек. Она и одноглазому думала дать достойный отпор, но про их короткую схватку даже вспоминать не хотелось. Он вовсе не заметил её оборону, которая кого другого весьма устрашила бы. Не дал ни разбить пяткой колено, ни всадить острый локоть пониже ремня… Скрутил, точно овцу. И слегка придушил – чтобы повисела смирнёхонько на плече, пока он пробежит ночным двором кремля и заново перелезет через забрало…

Этот побег из детинца Крапива помнила плохо. Много ли чего высмотришь, свисая вниз головой с жёсткого, как камень, плеча! Да и то малое, что открывалось глазам, проплывало мимо, не достигая памяти и не задерживаясь в ней. Как следует Крапива очнулась только далеко за окраиной города, когда одноглазый лиходей сбросил её, точно куль зерна, на стылую землю, и почти сразу в лицо сунулся тёплый шёлковый нос. Шорошка жалеючи толкал её мордой, уговаривая подняться, и по-собачьи лизал ей щёки и шею, словно прощения за что-то просил.

Наконец она схватилась за его густую жёсткую гриву и села, одолевая звон в голове. Одноглазый варяг возился вблизи, деловито засовывая что-то в мешок. Крапива едва различала его в темноте.

«Ты кто?..» – сиплым чужим голосом спросила она.

Он отозвался не сразу, но потом буркнул:

«Человек прохожий».

Крапива попыталась сообразить, показалось ли ей, или кметь, оставшийся лежать у двери поруба, действительно шевелился. Может, видел всё и князю расскажет – она, мол, не своей волей из заточения вышла?.. То, что от одноглазого ей не сбежать, она уже поняла. Крапива не зря среди воинов выросла и чуяла нутром: этого человека ей не перехитрить. А осилить – семерых надо таких, как она… Она только спросила его:

«От меня тебе чего надобно?»

Хотя сама уже знала, чего. Не выкупа и не красы её девичьей. Он и ответил точно так, как ждала:

«Хочу, чтоб к отцу меня проводила. К боярину Сувору Щетине».

Крапива упёрлась:

«Злое на уме у тебя! Не поведу к батюшке!..»

Он равнодушно ответил из темноты:

«А руки-то переломаю – поведёшь…»

У Крапивы в один миг нутро слиплось от страха, потому поняла – именно так и поступит. Вот умрёт она ради батюшки в промозглом тёмном лесу, подтопленном вздувшейся Мутной, и никто никогда про то не узнает.

«А ломай! – зло бросила она одноглазому. – Хоть совсем оторви! Сказала, не поведу!..»

Он оставил мешок, потянулся рукой за плечо… Шорошка вскинул голову и заплясал, а в лицо Крапиве повеяло холодом, и ночной ветер, тянувший между деревьями, был тут ни при чём. Крапива осторожно притронулась пальцем к длинному лезвию, замершему в двух вершках от её носа.

«Этот меч ни разу меня не подводил, – раздался голос варяга. – Отцу твоему я не друг, но и не враг. И погибели ему не ищу. А лжу если сказал, пусть не защитит меня мой клинок!»

Крапива поразмыслила над его словами.

«Батюшки ныне в Ладоге нет, – сказала она затем. – Он для государя Рюрика заставу держит выше по реке, у порогов. Туда я могу дорогу тебе показать… – Помолчала и добавила: – Да только там ли батюшка мой, про то не ведаю…»

Одноглазый что-то буркнул сквозь зубы, ей показалось – досадливо. Ни дать ни взять каял себя за некую глупо упущенную возможность.

«А зачем тебе батюшка мой, если ты ему не друг и не враг?»

Варяг убрал меч в ножны, висевшие за спиной, и хмыкнул:

«Спросить хочу у него, сколько на небе звёзд».

Крапива озлилась, но смолчала. Лютовать было и глупо, и… прибить же мог запросто, коряга корявая. Он кончил возиться, подошёл к жеребцу и отвязал повод, и девушка вновь про себя изумилась, до чего кротко принял его норовистый Шорошка. Варяг сел в седло и её заставил влезть позади себя на конскую спину. Крапива поёрзала, устраиваясь охлябь, и спросила:

«Имя-то есть у тебя?»

Он едва обернулся:

«Люди Страхиней прозвали».

Крапива не удержалась:

«Вот уж правду святую люди рекли…»

Страхиня не ответил.

Так они и ехали с тех пор, и Крапиве, надо сознаться, уютно и безопасно было за его широкой спиной…

Минула ночь, потом утро и ещё почти целый день. Сгущались сумерки, Страхиня уже присматривал местечко для ночлега, когда Шорошка вскинул голову, насторожил уши и разразился заливистым ржанием. А потом – как был, усталый, некормленный и с двоими немаленькими седоками на хребте – собрался сломя голову скакать на одному ему ведомый зов!.. Крапива сразу подумала о батюшкиной дружине. О чём подумал Страхиня, ей осталось неведомо, но удерживать круто повернувшего жеребца он не стал, лишь немного откинулся назад, смиряя его нетерпение. Шорошка ломился грудью сквозь заросли и ржал то и дело, но спустя время Крапива улучила миг, когда не трещали ветки и не чавкала под копытами земля, и услышала то, что гораздо раньше уловил Шорошкин звериный слух. Впереди, далеко в лесу, заходилась отчаянным и жалобным криком одинокая лошадь.

Да это ж Игреня!.. узнав голос Лютомировой любимицы, ахнула про себя девушка. Она чуть было не поделилась этим открытием со Страхиней, но вовремя прикусила язык. Незачем!

Шорошка тянул повод из рук у Страхини и знай прибавлял шагу, так что на ту самую прогалину они вырвались мало не вскачь. Сизые сумерки ещё не успели стать вовсе уж тьмой, и Крапива всё увидела сразу. По широкой старой гари, заросшей мелкими кустиками, действительно бродила Игреня, и Крапиву окатило морозом: седло сползло кобыле под брюхо, повод волочился, цепляя траву. Игреня увидела Шорошку и всадников и снова заржала, но навстречу не бросилась. Она кружила, не отходя далеко, возле длинного тёмного тела, тяжело уткнувшегося в землю лицом.